Данное исследование протоиерея Андрея Лобашинского, преподавателя Калужской духовной семинарии посвящено жизненному пути и творчеству известного старообрядческого изографа Пимена Максимовича Софронова. Как художник-иконописец он представляет собой малоизученный в церковной историографии пласт русской культуры, долгое время был сокрыт от исследователей в силу подавляющего господства западного изобразительного искусства. Статья, посвященная старообрядческому иконописцу, представляет собой не переосмысление раскола, а попытка проследить пути развития русской иконописи среди старообрядцев, стремившихся сохранить древние традиции и культурное преемство с Древней Русью, в то время как в Российской империи обращение к иконописным традициям отвергалось как ретроградное, а в Советском Союзе было весьма затруднено в силу бедственного положения Русской Церкви.

Annotation: This study focuses on the life and work of the famous Old Believers’ icon-painter Pimen Maksimovic Sofronova. As an artist-painter, he is a poorly studied in the historiography of the church stratum of Russian culture, has long been hidden from researchers due to the overwhelming dominance of Western art. The article on the Old Believers iconographer, is not a reinterpretation of the split, but an attempt to trace the development of Russian icon painting among the Old Believers, who sought to preserve the ancient traditions and cultural continuity with the Ancient Rus’, while in the Russian Empire appeal to the iconographic tradition rejected as retrograde, and the Soviet Union was very difficult because of the plight of the Russian Church.

 

«… Желание мое и попечение в том,

 чтобы не погибло и не ушло в

правильное иконописание»

 

Пимен Максимович Софронов – художник-изограф, сочетающий твердую и совершенно консервативную традицию с интуицией нового времени, нового визуального образа. И поэтому в его росписях, особенно американского периода творчества, начинает преобладать графичный, подчас плакатный стиль, который совершенно не утрачивает сложности и композиционной напряженности классической православной стенописи. Его росписи всегда являются художественно выверенной, продуманной и архитектонически организованной иконописной поэмой. Поэмой, или визуальной репликой кондаков преп. Романа Сладкопевца, в которых рефреном повторяется эмоциональный богословский призыв, почти лозунг: «Радуйся…» Софроновские образы повторяются, переплетаются в едином храмовом пространстве, сюжеты развиваются и трансформируются, но пребывают тем не менее в едином и неповторимом софроновском стилистическом ключе.

Софронов – явление необычное со всех ракурсов созерцания. Старообрядец-беспоповец, уроженец маленького эстонского села и … участник парижского Дома иконы, учитель иконописи у бенедектинских монахов, экспонент персональной выставки православного искусства в Ватикане, друг православных архиереев, расписывающих новообрядные храмы по всей Америке, и в то же время певчий на клиросе старообрядческой моленной, ревнитель русской старины и русского быта, ни на миг не забывающий своей идентичности, национальной, вероисповедной, иконописец и живописец, русский на чужбине и чужой на исторической родине, вошедшей в состав Советской империи – весь этот удивительный сплав таланта, своеобразия художественного, конфессионального и человеческого почему-то прошел мимо внимания современных исследователей русской культуры в рассеянии, порожденном русской революцией. Жизнь человека одаренного – это прежде всего история реализации Дара, того дара, который исходит от Творца всяческих и поэтому всегда поучительна и интересна. Мы взираем на дела таких людей, на их взлеты и падения отнюдь не потому что праздное любопытство руководит нами, а потому что пытаемся проникнуть в предназначение Дара, им врученного и вникнуть в бесконечно трудный диалог Творца и твари. И эта беседа, длиною в земную жизнь, возможно, даст нам шанс приоткрыть ту глубину, а может быть и бездну человеческого Богоподобия, ту страшную степень свободу, которую несет человек – и увидеть в этой глубине подлинный смысл и цель земного бытия человека.

А уж коли речь зайдет о людях, обративших свой бесценный Дар на службу Церкви и людям Божиим – это разговор особый. Здесь, в их служении – сердечное упование и воплощение веры невидимой, духовной в плоть земную, видимую, осязаемую и слышимую телесно. И если их Дар подлинен – то телесное становится духовным, а духовное телесным, и происходит чудо… Телесными очами мы обретаем возможность видеть Бога, ангелов, Силы Небесные, и эти очи нам дают те, кто свою веру претворил через Дар Божий в чудо встречи Творца и твари. Той встречи, ради которой мы рождаемся в этот мир. И поэтому мы так внимательно и трепетно смотрим на их жизнь, созерцаем их творения, от этой жизни неотделимые. Смотрим с благодарностью, и пониманием, что жизнь любого человека неотъемлема от дел им совершенных, а жизнь творца земного отливается в его созданиях, и он живет в них, а они таинственно продолжают жить с ним, даже за пределами видимого бытия этого мира.

 

 

Пимен Максимович Софронов родился 4 сентября 1898 г. в скромной эстонской деревушке с таким же скромным, и как бы говорящим, названием Тихотка – Тихеда^[1] в семье староверов-беспоповцев федосеевского согласия, бежавших на окраину Российской империи. На этой земле русские староверы обосновались еще с начала XVIII в. Устроились они на этой земле необычным для этих мест образом, выстраивая свои дома в длинные километровые деревни-улицы. Вдоль западного побережья Чудского озера расположились деревни Касепя, Тихеда, Кюкита и Рая, образовав сплошную 8-ми километровую полосу длинных деревень, тянущихся до Муствеэ. Занимались староверы крестьянским трудом, рыбачили и молились, свято и неизменно стараясь хранить отеческую веру и культуру, все то, что связывало с навсегда утраченным Отечеством. Тихотка того времени состояла всего из одной улицы, длиной около километра, с домами по двум сторонам. Но была там кирпичная школа и, конечно, моленная – центр духовной жизни.^[2]

В роду Софроновых были и молитвенники – наставники, и изографы, свято хранившие приемы и, самое главное, традицию православной иконописи. Отец Пимена, Максим Михайлович Сафронов владел хорошим наделом земли, занимался огородничеством, извозом и рыболовством. Мать – Пелагея Ивановна, урожденная Козлова, была дочерью рыбака с о. Пиирисаар, настоящая трудовая русская семья. В семье Пимена Максимовича было еще пять сестер, был и брат Владимир. Когда Пимену исполнилось всего четыре года, отец умер. Со временем в семье заметили интерес и способность мальчика к рисованию. Поэтому, когда он подрос и стал ходить в школу, и закончил всего три класса начальной школы, и уже в 12 лет мать, заметив в нем склонность и интерес к искусству, отдала его в учение – научиться иконописи. Иконописная школа находилась при моленной в соседней деревне Раюши (Rajaküla). Основателем и ее главой в Причудье был Гавриил Ефимович Фролов^[3], прибывший вместе с братом Титом по приглашению родственника Софроновых Я.П. Софронова в конце 1880-х из латгальской Режицы.^[4] У этого поистине дивного наставника в иконописании юный ученик постигал не только азы древнего искусства, но и учился духовной строгости и подвижничеству. Гавриил Ефимович за свою жизнь, отданную вере и духовному искусству, заслужил не только известность, но и широкое почитание. Любовь к нему и уважение самых разных людей были столь велики, что проститься с ним на его похоронах 2 октября 1930 г. собралось до 2,5 тысяч человек.

Г.Е. Фролов (1854-1930)— первый учитель П.М. Софронова.

Здесь в этой духовной школе, рядом с учителем-изографом и жизненным наставником, духовно и творчески возрастал и мужал Пимен Максимович. Гаврила Ефимович был без преувеличения замечательным делателем и хранителем культуры старообрядчества. И как бы не относиться к староверию, невозможно отрицать тот колоссальный вклад в сохранение древних церковных и культурных традиций Святой Руси, который несли и до последнего времени приумножали его лучшие представители.

Безусловной заслугой Г.Е. Фролова было воссоздание старинной и подлинно русской христианской культуры, корнями уходящими в самую седую древность Святой Руси. Как ни покажется нам странным, среда эта оказалась необычайно творчески питательной. В атмосфере культуры старообрядческой расцветало не только церковное искусство, но и светское. Задумаемся между делом, почему старообрядцы, крайние ригористы во всем, что касалось чистоты веры, строгости обычаев, оказывались в роли наиболее активных и успешных покровителей современной светской культуры, собирателями, знатоками и меценатами? С благодарностью называя имена Саввы Мамонтова, Павла Третьякова, Саввы Морозова, Константина Станиславского-Алексеева, да и многих других деятелей русской культуры начала ХХ века, Серебряного века русской культуры, вспомним, что большинство из них были выходцами из старообрядческой среды. В чем же причина такой обращенности и открытости к современному им культурному процессу? Откуда такая широта взгляда, и при этом безупречный вкус? Возможно, что исчерпывающий ответ найти сразу не удастся. Но упрекнуть их в христианском антикультурализме, подобному древнему тертуллиановскому, точно нельзя. И здесь высвечивается еще один и не последний парадокс русского исторического православия – устремленности к острому переживанию и духовному видению эстетики окружающего мира, пониманию его как единого сакрального пространства, открытого к творческому преображению и соучастию.

Доныне неисследованными остаются роль и значение старообрядческих центров иконописная для сохранения для православных потомков подлинного лика византийской иконы – того «умозрения в красках», которое стало в двадцатом веке символом Православия на инославном Западе. Но это значение совершенно неоспоримо и еще ждет своих энтузиастов-исследователей.

Несколько поколений раюшцев учились у Фролова крюковому знаменному пению, которого он был большим знатоком. Собственно говоря, само знаменное древнее пение является своеобразной песненной, мелодической иконой богослужебного праздника. И по сути своей икона и пение связаны не только как различные виды литургического искусства, но в самих их глубинный смыслах есть общее предназначение – являть через плоть земного вещества незримую божественную красоту и гармонию духовного мира. Древняя икона с ее подчеркнутым аскетизмом и «инаковостью» литургически и богословски соединены в одном богослужебном и молитвенном пространстве. И совершенно неслучайно, что Гавриил Фролов, как человек глубочайшей церковной культуры, это родство и близость понимал и являл ее в своих трудах.

Естественным продолжением его деятельности в Раше становится его труды по строительству старообрядческого деревянного храма в Раюше. Храм – это то уникальное место, где фокусируются и собираются во единую композицию все литургические искусства. Собираются с тем, чтобы люди могли достойно прославлять Бога и видеть здесь, еще стоя на земле, подлинность и великолепие Небесного Царства. Все хлопоты по строительству и оснащению храма Гавриил Фролов нес сам. Храм был достроен в 1910 г., а роспись полностью была завершена в 1920-е гг. Многоярусный иконостас с изображением около 200 святых и сцен из Ветхого Завета кисти Г. Е. Фролова и его учеников украшали 15 старинных икон новгородского и 6 древнепоморского письма. В итоге пятиглавый Раюшский храм стал самой красивой русской церковью в Эстонии. Заслуги Г. Е. Фролова не ограничивались возведением и оформлением храма. По его инициативе была открыта школа для детей церковнославянского чтения и письма. Раюши в итоге стали местом паломничества виднейших старообрядцев Балтийских стран. «Гавриил Ефимович принимал самое живое участие в постройке красивого храма в д. Раюше. Обладая красивым голосом и в совершенстве зная старинное крюковое пение, он за всю свою долгую жизнь в Причудье отдавал много сил на обучение хоровому пению подрастающего поколения. Кроме того, он неутомимо обучал молодежь славянскому чтению и иконописанию», – вспоминал его верный ученик^[5]. В такой атмосфере любви и почитания русской духовной культуры, ее великих традиций, в духовной близости к наставнику закладывались будущие пути Пимена Максимовича. Он не был единственным учеником мастера. Гаврила Ефимович выпестовал целую плеяду учеников, будущих изографов: Марка Солнцева, Федора Мызникова, Дмитрия Полякова, Николая Глухова…

К сожалению, русское явление староверчества в его духовной уникальности, судьбе и влиянии на судьбы нашего Отечества в полноте не было осмысленно. Хотя говорить и думать об этом нужно, чтобы в будущем, в поисках церковного ответа на нужды современности, «не выплеснуть с водой и ребенка». Можно и нужно говорить о неизбежной церковной ущербности и духе сектанства, который в нем постоянно проявлялся, но с другой стороны сколько замечательных людей оно подарило русской культуре и обществу. В том числе иподвижников, перешедших в лоно Русской Православной Церкви… И этот феномен да заставит подумать еще раз о том, как много значит традиция в сохранении подлинности христианской веры, и какие драматические и трагические коллизии возникают при забвении или пренебрежении этой истиной.

В тихом и скромном быте причудских «луковых людей», в незаметной и скромной атмосфере староруссикх традиций, хранимых в далекой и холодной эстонской земле, в чужеземье и чужеязычье рос и креп дивный талант русского изографа Пимена Максимовича Софронова. Здесь, стоя за плечом своего наставника, повторяя за ним слова молитв и поучаясь духовной премудрости, Пимен погружался в таинство создания иконы, невидимо и реально соединящей мир небесный и земной. Эта непростая наука стала его жизненной стезей, определила все пути его жизни. Жизни необычайной, поучительной и плодоносной…

Гаврила Ефимович любил и ценил своего ученика. Он доверил ему поучаствовать в написании икон в любимом Раюшском храме, посвящая в тайны реставрации древних образов. Через некоторое время Софронов стал помощником Фролова и даже возглавил иконописный класс. В шестнадцать лет Софронову было доверено писать иконы самостоятельно. К несчастью, чудный деревянный храм в 1944 г. сгорел, и вряд ли ныне его можно и представить в том скромном благолепии, отличающем староверческие деревянные храмы и моленные. Но пожар, к счастью, пощадил внутренннее убранство и практически все иконы, написанные знаменитым наставником и его учениками чудом удалось вынести.

А тем временем наступали страстные дни российской смуты. Бесславно для России закончилась Первая Мировая война. Г.Е. Фролов вместе со своим любимым учеником уезжают в Россию, чтобы помочь в деле реставрации икон в староверческих общинах. Может быть, они бы здесь и остались, но начавшаяся гражданская война заставила их вернуться домой, в Прибалтику. Эстония и Латвия, бывшие окраины Российской империи, промыслительно оказались вне границ нового, безбожного большевистского государства. Лихолетье и революционный террор обошли стороной северо-запад империи стороной. Гонения на верующих и Церковь Христову до поры пронеслись мимо. Сюда на окраину бывшей царской России потянулась русская интеллигенция, не принявшая новую реальность безбожного жизнеустройства. В Риге, Тарту, Ревеле, Вильнюсе очень быстро закипела культурная жизнь, возникли разнообразные кружки и культурно-просветительные общества различной направленности. Сложилась удивительная атмосфера творчества и общения. Все недосказанное, не воплощенное, искусственно прерванное выплескивалось наружу, выявляя великую нерастраченную силу русской христианской культуры.

Молодому Пимену Софронову по возвращении пришлось послужить некоторое время в недавно собранной эстонской армии, затем потрудиться рабочим, с тем, чтобы с великой радостью вернуться к любимому и заветному делу – написанию святых Божиих икон.

Тихая Раюша и Тихотка становятся тесными для крепнущего и растущего таланта молодого иконописца. Из ученика он становится мастером. Сохранилось драгоценное свидетельство о Пимене Максимовиче его современника, случайно познакомившегося с ним в те годы в Тихотке. «Он (Софронов) меня обворожил приятным обхождением, теплотой мягкого разговора. За все время пребывания своего в Тихотке я ни разу не слышал, чтобы он повысил голос, вышел из равновесия, сказал про кого-нибудь плохое, обидное слово. Обращала внимание ласковость обращения, какая-то одухотворенность светилась в его светлых лучезарных глазах. Не приходится, конечно, говорить, что он был глубоко верующим человеком, всякое дело начинал с молитвы, обязательно молился по окончании работы. Характером и поведением он напоминал Алешу

И.Н. Заволоко (1897 – 1984 гг.) – друг и учитель П.М. Софронова

Карамазова». И затем, обратим внимание на маленький, но очень важный штрих – «Закончив писать иконы, брался за книги. Читал вечерами и в ночную пору классическую русскую литературу. Книги религиозно-философского содержания, стремился пополнить свои скудные познания, полученные за короткий срок пребывания в школе» [3]. Это свидетельство, как говорится, дорогого стоит. Любознательность, открытость, всегдашний духовный и творческий поиск – те качества, которые сделают из простого провинциального «богомаза» художника-изографа с мировым именем, ставшего для западноевропейцев в тридцатые годы символом школы русской православной иконописи. В 1927 г. из Праги в Ригу приезжает замечательный деятель русской и церковный культуры староверия И.Н. Заволоко^[6], который через переписку познакомился с Г.Е. Фроловым, чья известность уже перешла границы прибалтийских государств. В этот период Фролов с со своим учеником трудился над реставрацией и написанием икон в латвийском городке Режице.^[7]

И.Н. Заволоко приглашал приехать в Ригу самого Г.Е. Фролова и возглавить иконописную школу, заодно и помочь с реставрацией икон, но тот отказался из-за ухудшившегося здоровья, хотя и дал в письме ценные советы о том, как сохранить иконы, поврежденные червями-древоточцами.

В 1928 г. в Ригу вместо своего учителя переезжает молодой П.М. Софронов. Отсюда начинается его долгий творческий путь, а вместе с ним и долгая эмигрантская дорога, длиною в жизнь.

В Риге Софронов становится во главе мастерской иконописи при рижском Кружке ревнителей русской старины, где занимается иконописанием, реставрацией икон, обучая даровитых учеников (К.А. Павлов) и здешних художников искусству византийской и древнерусской церковной живописи. Уже в 1929 г. здесь была организована выставка, на которой всеобщее внимание пользовался «Диесус» и большая икона «Нерукотворный Образ».

Надо заметить, что внимание к древнерусской иконе, до ее «открытия» Е. Трубецким и затем превратившимся в устойчивый интерес со стороны искусствоведов, историков и людей Церкви, стал к тому времени явлением повсеместным. Естественно, что никто лучше, чем староверы, сохранявшие древние традиции иконописания, были здесь несравненными экспертами. Известно, что первые реставраторы древней иконописи были практически все из староверов.

В это же время, как ни пародоксально, в молодом иконописце, оказавшемся в творческой среде просыпается и светский художник, и молодой изограф создает несколько портретов писателей (А.С. Пушкин, И.А. Крылов) и картин («Девушка с ведром, идушая по воду»), но впрочем, скоро бросает светскую живопись, справедливо полагая, что церковное иконописание требует особенного религиозного состояния духа и настроя. Эти светские живописные работы очень интересны по такому, как приемы древней иконописи проявились в светских композициях и портретах. После этих опытов Пимен к светской живописи он больше не возвращается.

Курсы иконописания были открыты не только для старообрядцев, но и представителей иных конфессий. Софроновские курсы посещали художники Ю. Г. Рыковский, Е. Е. Климов, юрист, профессор В. И. Синайский, В. А. Зандер, иконописец Т. В. Косинская, Климов вспоминал, что они собирались на квартире В. М. Тихоницкого, «занимались раз в неделю и знакомились с техникой приготовле- ния доски, наклейки паволоки, наложения клеевого грунта, нанесения рисунка на грунт, составления яичных красок, прокладки основных цветов, последующей разделки, про- писи ликов, золочения и всего прочего. Сам Пимен Максимович обладал уверенной рукой и проводил безупречно прямые линии без помощи линейки, он отлично знал всю технику живописи» [1, с. 12-13]. Т. В. Косинская, вспоминала, что групповые занятия проводились очень недолго: они начались ранней весной 1929 г., затем «настала Пасха, мы прервали занятия и потом их возобновила только я одна». П.М. Софронова она характеризует как очень талантливого, глубоко верующего и прекрасно разбиравшегося в своем искусстве человека: «В помещении Общины имеется иконописная мастерская Пимена Максимовича Софронова, единственного сейчас иконописца в Прибалтике. Исключительно талантливый, он всецело посвятил себя этому святому делу. В его характере есть какая-то особая мягкость и благость, которая отражается в его иконах. <…> Он является одним из наших славных самородков, которых дает миру наша Великая Россия. Родом из глухой эстонской деревушки (прежде Псковской губ.), почти без всякого образования, он постиг всю глубину великого древнерусского искусства своей чуткой, Богом одаренной душой» В 1932 г. Косинская писала баронессе Врангель: «Я была единственная его ученица, и мы только вдвоем работали в его большой мастерской, всей заставленной и увешанной старинными иконами разных веков и школ. Это, конечно, были особен- но благоприятные условия для глубокого изучения подлин- ной иконописи. Вначале он долго колебался, учить ли меня, т<ак> к<ак> он опасался, что я, как ‹никониянка›, с недостаточным благоговением буду относиться к иконописи. По этому поводу он советовался с Г.Еф. Фроловым, своим учителе наставником, иконописцем и весьма уважаемым всеми старообрядцами. Гаврил Ефимович Фролов разрешил, ссылаясь на то, что я все равно пишу иконы, но пишу их неправильно, пройдя же школу, я не только выучусь древ- ней иконописи, но и проникнусь ‹древним благочестием› и ‹мистической тайной старинных икон, и, распространяя их или уча кого-нибудь, я невольно и других буду заставлять проникаться тем же›. Таким образом, он смотрел на заня- тия со мной ‹как на немую проповедь древнего благочестия ушедшим от него никониянцам›. У Софронова я занималась очень усердно – каждый день часов 5 кряду в течение двух с половиной лет, пока он не нашел, что передал мне все свои знания и я уже могу работать и совершенствоваться самостоятельно» [4, 2, с. 54-55].

Рижская художница, реставратор и иконописец Т.В. Косинская (1903-1981 гг.) об этом периоде его жизни пишет: «Здесь я встретилась с известным старообрядческим иконописцем П.М. Софроновым, и он после некоторых колебаний согласился учить меня всем приемам древней иконописи, у нас почти утраченной. Старообрядцы смотрят на иконопись как святое дело, требующее строгой монашеской жизни. П.М. Софронов, ревностный исполнитель этого устава, не решался учить меня, «никониянку», но по совету своего старого учителя иконописца Фролова принял меня». Свидетельство это очень ценно. Принимая на обучение иконописи, искусству специфически церковному, «никонианку», то есть с точки зрения старообрядцев «беспоповцев», Софронов по совету своего учителя совершает шаг, в общем, беспрецедентный. Этот шаг, совершенный по исключительной «икономии» (снисхождению), свидетельствовал как и широте взглядов Г.Е. Фролова, так и том изменении в понимании конфессиональных взаимоотношений, сложившихся в окружении среди «просвещенных» старообрядцев, к которым принадлежали сам Г.Е. Фролов, а также И.Н. Заволоко и, следуя за своими старшими учителями и наставниками – П.М. Софронов. Какие плоды принесет эта смелая позиция, далеко выходящая за рамки привычно враждебных конфессиональных взаимоотношений, станет видно позже, когда вихри двадцатого века разбросают этих русских людей по разным сторонам света.

Известность молодого иконописца возрастает, и в 1931 г. П.М. Софронов переезжает в Париж по приглашению общества «Икона», которое возглавил известнейший деятель русской культуры старообрядец В.П. Рябушинский, где он возглавляет школу древнерусской иконописи. Общество «Икона», созданная русскими эмигрантами, для развития и пропаганды русского церковного искусства в Европе, было одним из тех уникальных центров сохранения великого православного наследия Святой Руси, благодаря которым русское Православие в сознании европейцев вышло из границ этно-конфессии и стало формирующим фактором духовной, интеллектуальной и культурной жизни Западной Европы^[8]. Учитывая, что во главе этого церковно-культурного объединения стал такой замечательный деятель, как В.П. Рябушинский^[9] тоже выходец из старообрядцев-беспоповцев, это приглашение и согласие Пимена Софронова на поездку в далекий Париж выглядит вполне естественно. В Париже, вдали от Родины, стонавшей под игом большевиков, в тяжелейших условиях эмиграции возникает потрясающий очаг русской духовности, православной по самой своей сути (несмотря на все вероисповедные различия). Неожиданно возникший интерес к древним традициям русского иконописания, вообще русской традиции православия, осмысленной в новой эпохе и условиях европейской цивилизации откликается в конце двадцатого века в оставленном ими Отечестве масштабным и впечатляющим возвратом к древней традиции церковного искусства. И это не случайность. В этом интересе открылась очень глубокая интуиция инициаторов-создателей Общества. В одном из выступлений, основатель и президент Общества, В.П. Рябушинский скажет: «Если когда-нибудь вся Россия покроется дворцами, а икон в них всё-таки не будет, то это конец Русской культуры; и обратно: если не будет дворцов, а лишь хижины и даже логовища вроде звериных, а в них будут висеть иконы и лампады светиться перед ними, то не нужно нам плакать: жива еще русская культура.» Эти дерзновенные и пророческие слова свидетельствовали еще и о том, какое краеугольное место занимала икона и все церковное искусство в сознании людей, среди которых трудился и продолжал духовно формироваться выходец из скромного далекого Причудья.

Будучи активным сотрудником Общества, П.М. Софронов вместе с учениками принимает участие в различных выставках, в том числе, работе Международного конгресса изографов. Здесь же, в Париже, в 1931 г. П.М. Софронов составляет книгу – методическое пособие по древнему иконописанию, посвященнуюя Г.Е. Фролову. Книга получила название «Целебник», так как, по мысли автора, верующий, молясь, через икону обращается к святому, веря, что угодник Божий поможет ему преодолеть хворь и другие житейские невзгоды. Поэтому в книге, выпущенной очень ограниченным тиражом, помимо правил написания икон, содержится целый список святых, к которым следует обращаться в тех или нуждах и болезнях.

Такое деятельное участие в выставочной деятельности способствовало известности иконописца. И вскоре иконописец-старообрядец получает приглашение от бельгийских монахов-бенедектинцев научить их древнему искусству православного иконописания. Насколько искренним был этот интерес судить сейчас трудно, однако Пимен Софронов находит для себя возможным это приглашение принять. Надо думать, что это приглашение было продиктовано тем общим и серьезным интересом, который испытала вся Западная Церковь, столкнувшись с массовым исходом православных в эмиграцию и с той верностью, которую хранили русские верующие люди своей духовной традиции, а также тем количеством блестящих мыслителей и вообще деятелей культуры, которые связывали свое творчество и всю жизнь с христианством, воспринятым всей глубиной русского сердца. И Пимен Сафронов приезжает в знаменитый ныне монастырь восточного обряда в Аме-Шеветонь в Бельгии, где учит церковной живописи католических монахов и создает здесь замечательную влияние на совершенствование его иконописного мастерства. икону «Матерь Божия», ставшую широко известной благодаря художественным открыткам, выпущенным в Бельгии.

Однако долго он в монастыре не задерживается. Его путь теперь лежит в Прагу, еще одно место послереволюционной Европы, где при знаменитом Пражском университете собирается научная элита русской эмиграции. Возможно, известную роль в этом выборе сыграл и то, что Пражский университет закончил И.Н. Заволоко, его учитель и наставник. В Праге знаменитым историком церковного искусства Н. Кондаковым^[10] был основан семинар, при котором работали курсы иконописи. Под его руководством среди закончивших курсы, была известная художница княгиня Н.Г. Яшвиль, которая станет его верным другом и единомысленным помощником.

В 1933 году король Югославии Александр I^[11] пригласил П.М. Софронова расписать фресками стены дворцовой церкви в Белграде. Однако к работе Пимен Максимович из-за интриг и зависти местных художников не приступил. Во избежание распри П.М. Софронов отказался от заказа, но зато начал по благословлению патриарха Варнавы организацию школы-мастерской, которой руководил на протяжении 3-х лет. Школу иконописи в монастыре Раковице близ Белграда окончили 17 человек, среди них епископ Печерский Иоанн, гость патриарха Варнавы.

(Продолжение следует)

 

Использованная литература:

1. Климов Е.Е. Из воспоминаний художника, // Журавлев С. (сост.), Иконописцы в Латвии (XVIII в. – 1944 г.). Рига, 2003. С. 12-13.
2. Морозова Н. А. Рижский̆ иконописный̆ центр (попытка реконструкции). С. 54-55.
3. Рацевич С. В. Глазами журналиста и актера: Из виденного и пережитого. Т. 1 Ч. 1. 48 статья. – Нарва, 2005 [Электронный ресурс] Режим доступа: URL: /http://www.russian-albion.com/ru/stepan-ratsevich/prichude (дата обращения: 15.12.2015). Загл. с экрана. Яз. рус.
4. Рижский старообрядческий сборник. Материалы по истории староверия. Вып. II / Составитель Илларион Иванов. – Рига: Старообрядческое общество Латвии, 2011.

^[1] Деревня Тихотка (эстон. Тихеда) Казепяэская вол., Тартуского уезда, Российской империи, расположена на западном берегу Чудского озера. Совр. Тихеде, Йыгевамаа (Эстония).

^[2] Одно из беспоповских направлений старообрядчества. Отделилось в конце XVIII от поморского толка в результате споров о надписи на кресте и признании брака. Основатель – Феодосий Васильев, который в 1696 г. со своей семьей переселился на территорию, принадлежавшую в то время Литве, и организовал там общину. Первоначальное распространение согласие получило среди беглых крестьян.

Федосеевская община отличалась строгой дисциплиной, безоговорочным послушанием наставнику. Члены общины были обязаны соблюдать безбрачие и полное целомудрие. Федосеевцы считают, что в мире окончательно воцарился Антихрист, однако воспринимают его не как конкретную личность, а как духовное явление. Как и другие беспоповцы, федоссевцы считают, что благодати в мире больше не существует, поэтому нет и не может быть священства и таинств евхаристии и брака. Из таинств сохранены лишь крещение и исповедь, которые совершаются мирянами

^[3]Родился в 1854 г. в посаде Митьковка Черниговской губернии в глубоко религиозной семье старообрядцев федосеевского согласия. Отец был иконописцем и учителем для всех своих сыновей, которые уже с раннего возраста помогали отцу в его работе. По приглашению старообрядцев г. Режицы в 1868 г. Ефим Фролов с сыновьями открыл по ул. Вокзальной в доме Василькова иконописную мастерскую. После смерти отца в 1875 г. Г.Е. Фролов и его брат Тит устроили иконописную мастерскую при Московской Преображенской общине. Из Москвы путь иконописца лежал в Казань, Самару, а в 1879 г. он вновь прибыл в Режицу. В конце 1880-х гг. слух об иконописцах Фроловых достиг берегов Чудского озера. Старообрядец из Тихотки Я.П. Софронов пригласил братьев Фроловых перебраться в Причудье, так как местные старообрядцы испытывали острую нужду в опытных иконописцах.

^[6] Староообрядческий вероучитель и историк поморского (федосеевского) согласия. Родился в 1897 г. в г. Режица (ныне Резекне) (Латвия) в семье небогатого мещанина. Воспитывался и обучался в старообрядческом училище при рижской Гребенщиковской общине. За «тягу к наукам» был отправлен в Москву в Петрово–Разумовскую сельскохозяйственную академию, созданную старообрядческими меценатами. В 1919 г. возвратился в Ригу. Оказался в эмиграции в связи с изменением государственных границ. В 1921 г. поступил в Карлов университет в Праге, принимал участие в работе семинара Н.П. Кондакова. Член общества «Икона» в Париже. По окончании университета в 1927 г. возвратился в Ригу. Окончил педагогические курсы в Риге и работал школьным учителем. Вместе с единомышленниками основал при Гребенщиковском старообрядческом училище «Рижский кружок ревнителей русской старины», в работе которого принимали участие профессор В.И. Синайский, профессор-протоиерей (позднее протопресвитер) Василий Зеньковский, писатель С.Р. Минцлов -(1870—1933 гг.) — русский писатель, автор ряда исторических романов, ценитель и знаток русской книги, библиограф, участник нескольких археологических экспедиций. Собрал и систематизировал крупную библиотеку русской книги.). Одновременно с просветительской деятельностью занимался археографическими и историческими исследованиями. В 1941 г. был арестован советскими властями и сослан в лагеря Архангельского края. В 1948 г. освобожден из заключения и направлен в ссылку в Новосибирскую область. Был освобожден в 1956 г. В 1959 г. возвратился в Ригу. Остаток жизни провел в Задвинье в Латвии, где до последних дней занимался научной деятельностью, принимал участие в археографических экспедициях в Эстонии, Сибири, на Русском Севере. Скончался 7 марта 1984 г. Похоронен на старообрядческом кладбище в г. Резекне.

^[7] Режица – латв. Резекне – небольшой город на северо-востоке Латвии, в котором исторически сложилось сопребывание нескольких конфессий – православной, староверческой, католической, протестантской и иудейской Этот городок очень много значит для истории Латгалии – места встречи разных культур на территории Латвии.

^[8] Общество объединило под своей эгидой многих художников-иконописцев, архитекторов, ученых и писателей Франции, Англии, Чехии, Германии, Бельгии, Швейцарии, Финляндии, оказавшихся после революции за пределами России. Членами-основателями помимо В.П. Рябушинского были художники Д.С. Стеллецкий и И.Я. Билибин, писатели П.П. Муратов и Б.К. Зайцев, общественные деятели С.К. Маковский, кн. С.А. Щербатов, дипломат кн. Г.Н. Трубецкой. Почетными попечителями были избраны Великая княгиня Ксения Александровна и митрополит Евлогий, почетными членами – французские академики Милле и Брейе, русские профессора А.Н. Грабар и Н.Л. Окунев. Активными членами Общества были Н.И. Исцеленнов, А. А. Бенуа, княжна Е.С. Львова, П.А. Федоров, Ю.Н. Рейтлингер, Т. В. Ельчанинова, о. Григорий Круг и др.

^[9] Влади́мир Па́влович Рябуши́нский (1 (13) июля 1873, Москва — 7 октября 1955 г., Париж) — русский предприниматель, банкир, старообрядец, представитель династии Рябушинских. Окончил Практическую академию коммерческих наук (1891 г.) и Гейдельбергский университет. В.П. Рябушинский добровольцем ушел на фронт Первой мировой войны, награжден Георгиевским крестом 4 степени, участвовал в Гражданской войне, эмигрировал из Крыма в Константинополь, затем переехал во Францию. В Париже в 1927 г. основал и возглавил Общество «Икона», с 1951 по 1955 гг. был почетным председателем общества. Автор ряда работ, посвященных иконописи. Скончался 7 октября 1955 г. Похоронен на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа.

^[10] Никодим Павлович Кондаков (1.11.1844–17.02.1925), – византолог, академик, активный черносотенный деятель начала ХХ века, знаменитый деятель культуры первой русской эмиграции. Родился в с. Халань Новооскольского уезда Курской губернии в семье купца, бывшего крепостного, управляющего имениями князей Трубецких. В 1865 г. окончил историко-филологический факультет Московского университета, преподавал историю искусств в Московском училище живописи, ваяния и зодчества. С 1901 г. Кондаков сосредоточивается на изучении византийских икон, став в этой области непревзойденным специалистом. Он также основал и возглавил Комитет попечительства о русской иконописи, вложил много сил в создание выставочных собраний иконописи в Третьяковской галерее и Русском музее. С 1907 г. почетный член Киевской Духовной академии, с 1908 г. – Петербургской.

С наступлением красных в феврале 1920 г. был вынужден эмигрировать в Болгарию, где получил возможность заработка: читал лекции в Софийском университете по средневековому искусству и культуре Восточной Европы. В апреле 1922 г. в рамках так называемой “Русской акции” чехословацкого правительства по поддержке русских ученых и студентов в эмиграции Кондаков был приглашен в пражский Карлов университет.

Кондаков впервые описал и систематизировал особенности византийского православного искусства, которое оказало решающее влияние не только на искусство Руси, но и Западной Европы. Ибо после разгрома Второго Рима турками оттуда в Европу хлынула волна византийских мастеров, художников, деятелей культуры, превосходивших европейцев во многих областях, особенно духовной культуры – в отличие от обмiрщенной “Возрождением” западноевропейской. Именно этот процесс впервые исследовал Кондаков: «как мiр античный, греко-римский преобразовался в мiр новый, европейский», с целью «показать, как главная роль в этом процессе принадлежала Византии, восточному центру Европы». Иными словами: Кондаков убедительно обосновал, что подлинным культурным центром христианской Европы был Второй Рим (Византия), а не Первый.

^[11] Александр I (Югославия) (1888-1934) — король Югославии с 1921 г. до своего убийства во время визита во Францию в 1934 г. В 1904 г. закончил Пажеский корпус в С.-Петербурге.

 

Данная статья опубликована в Богословско-историческом сборнике Калужской духовной семинарии («Юбилейный выпуск-2016″).