В статье Анны Геннадьевны Волковой, кандидата филологических наук, преподавателя Калужской духовной семинарии рассматривается текст акафиста и канона Иисусу Сладчайшему в контексте традиции имяславия. Хронологически эта традиция более поздняя, чем указанные гимнографические тексты, однако подготовленная духовным опытом исихазма, с которым связано и появление данного акафиста. Указываются основные черты поэтики акафиста и канона, а также некоторые влияния восточнохристианской христологической гимнографии на западнохристианскую.

Употребление словосочетания «имя Бога» может порождать различные синонимические ряды: это не только «Бог», «Господь», «Саваоф», но и имена Отца, Сына и Святого Духа, имеющие в молитвенной культуре христианства значение, которое трудно переоценить [1].

Молитвенный акт всегда сопровождается упоминанием имени Бога. Имя Божие в молитве может выполнять, по крайней мере, две функции (названия этих функций довольно условны):

– апеллятивная – обращение к Богу как к объекту молений.

– онтологическая: через упоминание, произнесение имени Божьего осуществляется попытка связи человека с Богом, носящая дискретный характер.

Отдельного внимания заслуживают гимнографические тексты, в которых имя Божие является структуро- и смыслоорганизующим элементом, то есть является тем центром, вокруг которого (или на котором) сосредоточен весь текст песнопения. В подобных текстах повторение Божественного имени образует своего рода ритмизованное размышление, причем целью такого текста является не прошение, как в молитве, а собственно само повторение Имени, вводящее в особую форму общения с Богом. Такие песнопения и станут объектом нашего рассмотрения в данном сообщении – это два текста: Акафист и канон Иисусу Сладчайшему.

Предположительная датировка греческого текста Акафиста Иисусу Сладчайшему – XIII век, время перевода на славянский язык – XIV век. В славянской традиции Акафист Иисусу Сладчайшему в его наиболее древнем варианте также называется Акафист Пресладкому имени Иисусову, что указывает на связь текста с традицией исихазма, в частности – умной молитвы с ее непрестанным повторением имени Иисусова. Название более древнего варианта, хотя словесно очень близко к более новому названию этого же текста, однако акценты в нем расставлены совершенно по-другому: если в одном случае объектом «неседального» пения является сам Христос (более новый вариант названия), в другом – имя Иисусово (более древний вариант), причем и в том, и в другом случае дается одинаковый эпитет.

Кроме того, этот гимнографический текст может быть воспринят в контексте позднейшей традиции имяславия.

Все попытки атрибуции акафиста и попытки исторически связать этот текст с исихазмом остаются на уровне гипотезы: одна из наиболее убедительных возможностей выстроить параллель исихазм – акафист – имяславие заключается в лингвопоэтическом и богословском анализе этого гимнографического текста.

Акафист построен по типу первого Богородичного акафиста: его структура типична – 13 кондаков (более краткий по объему жанр), 12 икосов. Повторение различных Божественных свойств Христа напоминает именования Девы Марии в самом первом Акафисте.

При этом необходимо указать специфические черты акафиста Иисусу Сладчайшему, которые отличают его от традиционных акафистов и позволяют рассмотреть данный акафист в контексте исихазма как не просто молчания, но деятельного молчания-созерцания. Эти черты таковы:

1) в каждом из двенадцати икосов по 13 раз (13 строк) повторяется имя Иисусово. Традиционно в акафистах это строки с рефреном «Радуйся», то есть повторение имени Иисусова в данном тексте сопоставимо с повторением ангельского приветствия в Богородичном акафисте:

Иисусе пречудный, ангелов удивление; Иисусе пресильный, прародителей избавление. Иисусе пресладкий, патриархов величание; Иисусе преславный, верных укрепление. Иисусе прелюбимый, пророков исполнение; Иисусе предивный, мучеников крепосте. Иисусе претихий, монахов радосте; Иисусе премилостивый, пресвитеров сладосте. Иисусе премилосердый, постников воздержание; Иисусе пресладостный, преподобных радование.

Ради исторической и литературной справедливости здесь следует упомянуть тот факт, что в западной христианской традиции существует литания Святейшему Имени Иисуса, в которой присутствуют текстуальные совпадение с текстом рассматриваемого Акафиста:

Иисусе пречудный, ангелов удивление; Иисусе пресильный, прародителей избавление. Иисусе пресладкий, патриархов величание; Иисусе преславный, верных укрепление. Иисусе прелюбимый, пророков исполнение; Иисусе предивный, мучеников крепосте. Иисусе претихий, монахов радосте; Иисусе премилостивый, пресвитеров сладосте. Иисусе премилосердый, постников воздержание; Иисусе пресладостный, преподобных радование. Иисусе пречестный, девственных целомудрие ( Акафист Иисусу, икос 1 ).

Иисус, радость ангелов, Иисус, Царь патриархов, Иисус, Наставник апостолов, Иисус, вдохновитель евангелистов, Иисус, крепость мучеников, Иисус, свет исповедников, Иисус, целомудрие девственниц, Иисус, венец всех святых (Литания).

Как видно из механического сопоставления двух текстов, они практически дословно повторяют друг друга. Важная задача в этом случае – выяснить первичность одного из этих текстов, ставшего прецедентным для другого. Таким прецедентным текстом является текст Акафиста: текст западной литании более поздний (он был утвержден для всей Католической Церкви папой Леоном XIII в 1886 г.). По сравнению с первичным текстом Акафиста, литания сокращена и лаконична, однако подобные совпадения свидетельствуют о единых истоках и взаимопроникновениях двух христианских традиций.

2) кондак 1 и заключительная, тринадцатая строка каждого икоса содержат рефрен, отсылающий к исихастской молитве: «Иисусе, Сыне Божий, помилуй мя». Подобный рефрен, наряду с повторением Имени Иисусова, создает особую ритмичность текста, сходную с ритмичностью повторяемой исихастами молитвы.

Как указывает митрополит Иларион (Алфеев) со ссылкой на другие источники, именно эта молитва, используемая исихастами, представляет собой наиболее распространенные в раннехристианской Церкви молитвенные формы призывания Иисуса Христа, причем называние только по имени «Иисус» характерно лишь для Нового Завета; другие памятники ранней христианской литературы (I – VII вв., например, Исаак Сирин, Григорий Богослов) используют «Христос», «Иисус Христос», «Господь наш». В этом смысле Акафист является исключением: в нем употребляется только имя «Иисус». По замечанию митр. Илариона, этот акафист был первоначально составлен для келейного употребления, на что указывает его содержание. При этом время его появления и словесные особенности свидетельствуют о том, что этот текст явился богословско-поэтическим продолжением исихазма: в Акафисте говорится об исцелении Иисусом всего человека – его тела, души и духа, что вполне соответствует учению исихастов об обожении всего естества: грехами умерщвленную мою душу воскреси…; Иисусе, крепосте телесная; Иисусе, светлосте душевная; Иисусе, быстрото умная; Иисусе, радосте совестная; Иисусе, просвети моя мысли сердечныя. Икос 11: недостойный, вопию Ти, яко хананеа: Иисусе, помилуй мя; не дщерь бо, но плоть имам, страстьми лютее бесящуюся и яростию палимую, и исцеление даждь вопиющу Ти: Аллилуйя.

3) интерес представляет икос 1, в котором эксплицитно указана цель и объект похвалы: Ангелов Творче и Господи сил, отверзи ми недоуменный ум и язык на похвалу пречистаго Твоего имене… Таким образом, неизвестный автор указывает на то, что весь последующий текст акафиста будет хвалой Имени «Иисус», за которым, как в иконе, проступает Первообраз.

Кроме Акафиста Иисусу Сладчайшему, существует также Канон умилительный Иисусу Сладчайшему, после 6-ой песни которого и поется/читается акафист и в котором имя Иисуса употребляется с частотой, придающей этому гимнографическому тексту созерцательный, почти медитативный характер:  Иисусе Сладчайший Христе, Иисусе, отверзи покаяния ми дверь, человеколюбче Иисусе, и приими мя, Тебе припадающа и тепле просяща, Иисусе Спасе мой, согрешений прощения. Иисусе Сладчайший Христе, Иисусе, исхити мя из руки льстиваго велиара, Иисусе, и сотворидеснаго предстоятеля славы Твоея, Иисусе Спасе мой, части шуия мя избавляяй (песнь 1).

Жанровая специфика канона предполагает его молитвенный характер, который сохраняется и в Каноне умилительном:

Услыши, человеколюбче Иисусе мой, раба Твоего, вопиюща во умилении, и избави мя, Иисусе, осуждения и муки, едине долготерпеливе, Иисусе Сладчайший многомилостиве.

Подъимит раба Твоего, Иисусе мой, припадающа со слезами, Иисусе мой, и спаси, Иисусе мой, кающагося мя и геенны, Владыко, избави, Иисусе Сладчайший многомилостиве.

Слава: Время, Иисусе мой, еже дал ми еси, во страсти иждих, Иисусе мой. Темже, Иисусе мой,  не отвержи  мя,   но воззови,  молюся, Владыко Иисусе Сладчайший, и спаси (песнь 3).

Однако и здесь, как в Акафисте Иисусу Сладчайшему, за счет многократного повторения имени Иисусова моление превращается в размышление, которое в западных языках называется «медитация», meditation – особый жанр религиозных текстов, цель которого – не молить, просить, а ввести созерцающего в такое состояние, в котором максимально достигается близость с Богом. При этом из текстов видно, что это состояние вовсе не означает полное слияние и отождествление, что отличает христианские созерцательные практики от практик нехристианских восточных культов.

Отличительная черта обоих текстов – повторение имени Иисус – в контексте имяславия может быть рассмотрена как еще не полноценное приравнивание имени и сущности, а как попытка через повторение имени приблизиться к объекту молитвы, который в данном случае отчасти является и предметом молитвы. На первый взгляд, предметом является просьба о помиловании, однако повторение имени Иисуса с различными определениями переносит акцент с просьбы на само имя, превращая акафист и канон Иисусу Сладчайшему в разновидность умной, созерцательной молитвы.

Акафист и канон, использующиеся в восточнохристианской молитвенной практике, имеют параллели в западном христианстве, однако это параллели не жанровые, а содержательные, касающиеся объекта (Иисус Христос) и предмета (сама номинация, имя «Иисус») созерцания. Такое особое отношение к слову и, в частности, к имени Иисусову, характерно для францисканского ордена: Рафаэль Хьюбер в своем исследовании, посвященном истории и духовности францисканства, указывает на возникновение культа Святого Имени Иисуса и эмблемы IHS приблизительно в XIV – XV веках [2, p.911-912]. Автором  эмблемы или «трехчастного образа Святого Имени Иисуса» [3, с.152] был Бернардино Сиенский. Вслед за ним  Святое Имя почитал и распространял это почитание св. Иоанн Капистран [2, р.361-375].  Позже эмблема Святого Имени станет широко использоваться иезуитами, у которых этот образ трансформируется «из готического и лучащегося… в латинизированный и упрощенный» [3, с.152].

Введение подобной «священной» эмблемы было связано с особенностями  средневекового сознания. Изображение, или образ, и слово проникали друг в друга: на иконах и картинах религиозного содержания были обязательны надписи. Такое восприятие слова в его метафизическом аспекте связано прежде всего с известным началом Евангелия от Иоанна: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог» (Ин.1:1). Бог-Слово интерпретировался христианскими теологами как Вторая Ипостась Святой Троицы, или Христос – Бог, воплотившийся на земле. Подобное понимание придает новое значение благоговению перед «буквой», имевшему место и в религии иудаизма с культом Торы, то есть письменного и устного слова. Слово – уже не просто изречение, закон Бога, но и Сам Бог. В евангельском тексте содержатся те неявные предпосылки, которые позже выльются в соединение условного, буквенного изображения и значения. Само слово превратилось в изображение, требующее благоговейности по отношению к себе.

Возникновение культа Святого Имени Иисуса и эмблемы IHS относят приблизительно к XIV – XV векам, то есть хронологически исихазм и его выражение в гимнографическом / молитвенном тексте акафиста и канона одновременны проявлениям имяславия на Западе, если имяславие понимать не столько как отождествление имени и сущности, сколько как созерцание сущности через имя. Кроме того, эти тексты имеют христоцентрический характер, причем план выражения и план содержания оказываются равноценными: произнесение имени Иисусова (план выражения) подразумевает обращение к сущности (план содержания).

Ссылки:

1. Иларион (Алфеев), митр. Священная тайна Церкви. Введение в историю и проблематику имяславских споров. Глава ΙΙΙ. Имя Божие в молитвенной практике Церкви. СПб.: Алетейя, 2002.
2. Huber, Raphael M., O.F.M. Conv. A Documented History of the Franciscan Order. 1182 – 1517. Washington, 1944.
3. Джемелли, Августин. Францисканство. М.: Духовная библиотека, 2004.

Статья опубликована в Богословско-историческом сборнике Калужской духовной семинарии №7