Преподаватель КДС Волкова А.Г.: «Поэтика антиномий в византийской гимнографии (на материале Благовещенских текстов)»

Статья Волковой Анны Геннадьевны, кандидата филологических наук, преподавателя Калужской духовной семинарии «Поэтика антиномий в византийской гимнографии (на материале Благовещенских текстов)» посвящена рассмотрению одного из поэтических принципов византийской гимнографии – антиномии как мировоззренческому аспекту христианства и текстообразующему феномену церковной поэзии.

Одной из форм существования антиномии в гимнографическом тексте является диалогическая организация этого текста, наиболее наглядно представленная в песнопениях, посвященных Благовещению. С содержательной –  богословской –  точки зрения антиномичность поэтики текста наряду с метафоричностью является одним из наиболее подходящих способов отразить религиозный опыт, обладающий такими качествами как дискретность и несводимость к языковому выражению.

 

 

Библия и основанное на ней христианство строятся на противопоставлении и одновременно соединении земного и небесного. Все Священное Писание строится на принципе двоемирия. Двоемирие является принципом христианства как религии спасения, и этот принцип порождает христианскую поэтику и символику. Поэтому появление оппозиций, противопоставлений в религиозной поэзии вообще и, в частности, в гимнографическом творчестве, закономерно и оправдано. Дихотомическая поэтика, поэтика оксюморона и противопоставления – это одна из форм функционирования библейского текста в тексте поэтическом.

Бинарные оппозиции христианской поэтики основываются не только на онтологическом принципе двоемирия – существования земного и небесного миров. Другой основой является сам текст Евангелия и его смысл. Евангельская история насквозь парадоксальна: она состоит из антиномий, которые отмечались уже в первые века христианства:  «Сын Божий распят – это не стыдно, ибо достойно стыда; и умер Сын Божий – это совершенно достоверно, ибо нелепо; и, погребенный, воскрес – это несомненно, ибо невозможно»[1]. Евангельские антиномии подразумевают «одновременную истинность противостоящих идей: страдания Христа – наше исцеление; Его смерть – наша жизнь; Его унижение вместе с тем – Его слава; терновый венец – та же корона и т.п.»[2]. Здесь мы видим оппозиции догматического или богословского характера: Жертва Христа интерпретируется с двух противоположных позиций – как страдание и как спасение, как боль и как радость.

В «Истории византийской литературы» Каждан говорит об этических оппозициях, которые встречаются, в частности, в творчестве Андрея Критского: «Бинарная оппозиция понятий смерти и воскресения онтологична, и то и другое касается бытия, как его понимали византийцы; в творчестве Андрея у этого противопоставления есть этическая параллель – грех и покаяние – грех понимается как нравственная смерть, а покаяние как нравственное воскресение»[3].

Дихотомический принцип поэтики христианских песнопений, кроме того,  обусловлен также историческим контекстом и особенностями мировосприятия: «классический принцип ясности в век патристики утратил свою привлекательность и концепция затемненности содержания стала одним из ведущих принципов выражения. С философской точки зрения темнота выражения связывалась с идеей невыразимости божественного: мир рассматривался как загадка, обнаруживающая себя парадоксальными способами.

Подобное восприятие мироздания до некоторой степени определяет выбор стилистических средств. Неясность (скорее риторическая, чем грамматическая) проявлялась в загадочности слога: соответственно, часто использовалась ainigma (или загадочное иносказание). Ainigma близка к парадоксу: поскольку строй вселенной непостижим и причинно-следственные связи сокрыты от глаз человечества, а неискушенному взору они представляются даже произвольными, мир выступает как набор противоположностей: день – ночь, море – суша, следовательно, в системе выражения (или «стиле») важное место занимают антитеза и оксюморон. … оксюморон – парадоксальное единство противоположностей – выступает средством характеристики и в конечном счете восходит к теологической или скорее философской оппозиции божественного и человеческого в личности Самого Христа»[4].

Итак, эти рассуждения в конечном счете привели вновь к одной из главных антиномий христианства: Богочеловечеству Христа. При этом в дихотомической поэтике христианства необходимо проводить разделение между такими «неслиянно-нераздельными» оппозициями, как «Бог Единый в Трех Лицах» или «Христос – истинный Бог и человек», и такими «этическими» дихотомическими концептами, как жизнь – смерть, покаяние – грех и прочие.

В первом случае обе части оппозиции одинаково важны и, что самое главное, абсолютно равны: они не обладают никакими коннотациями – в догмате о Пресвятой Троице Один приравнивается к Трем и наоборот, без оценки того, «что лучше – один или три». В догмате о единстве двух природ во Христе так же не может быть и речи о том, что какая-то природа в Нем – Божественная или человеческая – лучше и выше.

Во втором случае, когда речь идет о неких нравственных противопоставлениях, имеющих непосредственное отношение к внутренней жизни христианина, приближающей его к познанию, например, обозначенных выше догматов, можно заметить некоторые коннотации, или дополнительные значения, сопутствующие этим оппозициям. Так, в оппозиции «жизнь (воскресение) – смерть» совершенно очевидно, что одно не может существовать без другого: если бы не было смерти, не было бы и воскресения. Однако в свете христианской догматики такая связь предстает невечной, так как картина Второго Пришествия упраздняет смерть, умирание как процесс, как данность, через которую надо пройти каждому человеку. «Говорю вам тайну: не все мы умрем, но все изменимся вдруг, во мгновение ока, при последней трубе; ибо вострубит, и мертвые воскреснут нетленными, а мы изменимся. Ибо тленному сему надлежит облечься в нетление, и смертному сему облечься в бессмертие. Когда же тленное сие облечется в нетление и смертное сие облечется в бессмертие, тогда сбудется слово написанное: “поглощена смерть победою”» (1Кор.15:51-54). Через смерть и Воскресение Христа упразднился грех и смерть как порабощение греху; в «конце времен», по христианской эсхатологии, не будет ни смерти, ни рождения, а будет только два пути: в блаженство или в муку вечную. Тем самым второй компонент подобных нравственных оппозиций (смерть, грех, зло и другие) оказывается все же подчиненным первому компоненту,  и оба они являются оценочно маркированными: концепт «жизнь» несет в себе положительную оценку, «смерть» – отрицательную. При отсутствии таких коннотаций необходимо было бы признать равноправие и равносущие добра и зла, что приводит к заблуждениям манихейского толка. Христианское же мировидение, хотя и утверждает одинаковую важность указанных концептов, однако не уравнивает их, не показывает их абсолютного равенства.

Указанный дихотомический принцип, или принцип антиномий, нашел свое выражение в христианской, а именно – византийской, гимнографии, превратившись в текстообразующий принцип византийских церковных поэтических текстов. Библейский сюжет Благовещения является одним из тех сюжетов, которые антиномичны уже в своей основе, и эти скрытые антиномии эксплицируются в текстах песнопений. Для наглядности приведем евангельский эпизод:

В шестый же месяц послан был Ангел Гавриил от Бога в город Галилейский, называемый Назарет, к Деве, обрученной мужу, из дома Давидова; имя же Деве: Мария. Ангел, вошед к Ней, сказал: Радуйся, Благодатная! Господь с Тобою; благословенна Ты между женами. Она же, увидевши его, смутилась от слов его и размышляла, что бы это было за приветствие. И сказал Ей Ангел: не бойся, Мария, ибо Ты обрела благодать у Бога; и вот, зачнешь во чреве, и родишь Сына, и наречешь Ему имя: Иисус; Он будет велик и наречется Сыном Всевышнего; и даст Ему Господь престол Давида, отца Его; и будет царствовать над домом Иакова вовеки, и Царству Его не буде конца. Мария же сказала Ангелу: как будет это, когда Я мужа не знаю? Ангел сказал Ей в ответ: Дух Святый найдет на Тебя, и сила Всевышнего осенит Тебя; посему и рождаемое Святое наречется Сыном Божиим; вот, и Елисавета, родственница Твоя, называемая неплодною, и она зачала сына в старости своей, и ей уже шестый месяц; ибо у Бога не останется бессильным никакое слово. Тогда Мария сказала: се, раба Господня; да будет Мне по слову твоему. И отошел от Нее Ангел (Лк.1:26 – 38).

В евангельской сцене эксплицитно дана только одна бинарная оппозиция, ставшая общим местом в христианском богословии: Дева родит Сына. В гимнографии эта антиномия выразится во множестве метафор, из которых наиболее известен рефрен Богородичного Акафиста – Невеста неневестная.

Однако помимо этого «соединения несоединимого» (Матерь – Дева), богословы, среди которых были и создатели церковных песнопений, усмотрели в событии Благовещения другие не менее значимые оппозиции. Сюжет Благовещения теряет свое значение как единовременное историческое событие и приобретает вневременное значение, в контексте которого Благовещение мыслится как начало искупления греховного человечества. Воплощение Бога представляет собой двойную антиномию.  Первый аспект этой антиномии касается Божественных свойств: Бог бесконечен и не может пребывать в каком-либо ограниченном месте. Но лоно Богородицы явилось именно таким местом, «новым небом». Второй аспект касается самой Марии: Бог-Творец является Создателем и Девы Марии, но через Нее происходит Воплощение, поэтому Она – «Создательница Создателя». Подобные антиномии являются попытками выразить принципиально невыразимые Божественные тайны средствами человеческого языка, поэтому бинарные оппозиции являются не просто экспликацией богословских смыслов, но образным, метафорическим способом выражения этих смыслов, не подлежащим буквальному пониманию.

Для удобства анализа из известного евангельского текста можно выделить сам разговор архангела с Марией. Если записать этот разговор в диалогической форме, то получится следующий текст:

– Радуйся, Благодатная! Господь с Тобою; благословенна Ты между женами.

[Она же, увидев его, смутилась от слов его и размышляла, что бы это было за приветствие]

– Не бойся, Мария, ибо Ты обрела благодать у Бога; и вот, зачнешь во чреве, и родишь Сына, и наречешь Ему имя: Иисус. Он будет велик и наречется Сыном Всевышнего, и даст Ему Господь престол Давида, отца Его; и будет царствовать над домом Иакова вовеки, и царству Его не будет конца.

– Как будет это, когда Я мужа не знаю?

– Дух Святой найдет на Тебя, и сила Всевышнего осенит Тебя; посему и рождаемое Святое наречется Сыном Божиим. Вот и Елисавета, родственница Твоя, называемая неплодною, и она зачала сына в старости своей, и ей уже шестой месяц, ибо у Бога не останется бессильным никакое слово.

– Се, Раба Господня; да будет Мне по слову твоему (Лк.1:26 – 38).

Как видно и как известно, евангельский текст предельно лаконичен: гимнография в этом плане представляет собой развернутую интерпретацию события священной истории.

Канон Благовещению Пресвятой Богородицы, до сих пор читаемый на утрене в день праздника, датируется VII – VIII вв. и подписан именем Иоанна Монаха. Однако подробное рассмотрение греческого текста дает основания полагать, что канон является компиляцией различных источников. Канон праздника представляет собой акростих (алфавитный стих), в котором первое слово каждого тропаря начинается с определенной буквы греческого алфавита. Это справедливо для песен первой и с третьей по седьмую; восьмая и девятая песни не имеют формы акростиха.

Если рассматривать Благовещенский канон с точки зрения не исторической, а герменевтической, то некоторые параллели гимнографического и евангельского текстов можно представить в следующей таблице (перевод канона мой – А.В.):

Евангелие Канон
Радуйся, Благодатная! Господь с Тобою; благословенна Ты между женами. Взываю к Тебе, радуясь, приклони ухо Твое и внимай мне, возвещающему Божие бессеменное зачатие (1).
Она же, увидев его, смутилась от слов его и размышляла, что бы это было за приветствие Разумею же, Ангел, слов твоих силу, но как же будет то, что говоришь? Скажи яснее, как зачну, будучи Девой и Отроковицей? Как стану Матерью Творца моего? (1)…иное настало время, когда явится надежда народов Христос. Как же Его рожу, будучи Девой, скажи? (3)Моя праматерь, приняв слова змея, была отлучена от пищи Божественной. Из-за этого и я боюсь приветствия твоего странного… (3).
Не бойся, Мария, ибо Ты обрела благодать у Бога; и вот, зачнешь во чреве, и родишь Сына, и наречешь Ему имя: Иисус. Он будет велик и наречется Сыном Всевышнего, и даст Ему Господь престол Давида, отца Его; и будет царствовать над домом Иакова вовеки, и царству Его не будет конца. Я послан Богом, чтобы поведать Тебе Божественное соизволение: что же ты боишься меня, Всенепорочная, меня, Тебя больше боящегосяЧто же Ты благоговеешь передо мной, который сам перед Тобой честно благоговеет? (3)Удивляет, Всенепорочная, и странно чудо Твое, ибо Ты одна приемлешь Царя всех, Который воплощается в утробе; Тебя же предвозвещают пророческие изречения, и образы Закона (5)Твоему праотцу Давиду обещал [Господь] посадить от плода чрева Твоего, на престоле Царства его, избрав Тебя, красоту Иакова, как селение Слова (5).
Как будет это, когда Я мужа не знаю? Слышала, что некая священная Дева родит, слышала от пророка, в древности провозвестившего Эммануила, и хочу уразуметь, как человеческое естество претерпит соединение с Божеством? (4)Освещаемый сиянием Бога Вседержителя, проповедник истины, скажи, Гавриил, истину: как нетление будет сообщено чистоте Моей, как Слово рожу бесплотное во плоти? (4)Не могу уразуметь вести Твоих слов; чудеса происходят во множестве, творимые Божественной силой, знамения и образы из Закона; но никогда неискусомужняя Дева не рождала (5)

Никем невместимый и никому не видимый, как Он может вселиться в девичье чрево, которое Он Сам и создал? Как зачну Бога Слова, Собезначального Отцу и Духу? (5)

Дух Святой найдет на Тебя, и сила Всевышнего осенит Тебя; посему и рождаемое Святое наречется Сыном Божиим. Вот и Елисавета, родственница Твоя, называемая неплодною, и она зачала сына в старости своей, и ей уже шестой месяц, ибо у Бога не останется бессильным никакое слово. Хочешь от меня узнать, Дева, образ зачатия Твоего, но он несказанный: Дух Святой, творческой силой осенив Тебя, совершит (3).Купина, горевшая, но оставшаяся неопалимой, Обрадованная Всепетая, явила образ таинства преславного: и после Рождества останешься Чистой Приснодевой (4).
Се, Раба Господня; да будет Мне по слову твоему. Принимая радость слов твоих, Гавриил, исполняюсь веселия Божественного, ведь ты радость и веселье возвещаешь бесконечное (6)Ныне через Меня упразднится Евы осуждение, через меня сегодня воздастся долг, через Меня древнее пророчество исполнится (6).

Канон представляет собой попытку осмысления события Благовещения (Воплощения) в поэтической форме. Поэтому язык канона метафоричен. Основной принцип, на котором строится метафорика этого текста, как и почти всех гимнографических (а также гомилетических) текстов христианства, – это принцип concordia discors («согласие несогласного»). В песнях первой и с третьей по шестую этот принцип реализуется в варьировании одного противопоставления: воплощение невидимого и невместимого Бога в ограниченном пространстве – чреве земной женщины.

Интересно, что канон, основываясь на евангельском сюжете, берет не так много собственно евангельских образов. Вообще цитаты из Евангелия звучат в гимнографии Благовещения довольно редко, исключение составляет ангельское приветствие «Радуйся, Благодатная», вошедшее во многие песнопения. Авторы канонов, посвященных Благовещению, предпочитают сложные образы, которые можно назвать богословскими в силу именно сложности их интерпретации. Например, для понимания образа «одушевленный Храм» необходимо знать, что, скорее всего, имеется в виду ветхозаветный Храм. После его разрушения Дева Мария стала тем «новым», «одушевленным» Храмом, в котором «поселился» Бог. Получается, что почти все мариологические образы представляют собой метафоры-концепты, то есть такие метафоры, которые сопрягают между собой далекие понятия и выявляют их связь, не видимую на первый взгляд.

Помимо того, что принцип антиномий отражается в образной системе песнопений, он также находит свое выражение в структуре текста: многие песнопения, посвященные Благовещению, построены в форме диалога – между Марией и архангелом Гавриилом, реже – между Марией и Иосифом. Кроме канона, читаемого на сам праздник, к таким диалогическим текстам относятся, например, текст Романа Сладкопевца (кондак V в.), энкомий или похвальная речь Прокла Константинопольского (V в.), проповедь Германа Константинопольского (VIII в.).

Указанные особенности (структурные, поэтические, смысловые) показывают также сложность осмысления византийскими авторами текста Нового Завета: в греческой гимнографии, так же, как и в повлиявшей на нее сирийской, наблюдается особая форма представления многих евангельских сюжетов – диалогическая. Эта особенность встречается не только в благовещенских песнопениях, но и, например, в гимнографии Страстной седмицы. Диалог в этом случае можно рассматривать не только как специфическую литературную форму, но и как экзегетический опыт.

 

 

Примечания:

[1] Тертуллиан. Избранные сочинения. М.: Прогресс, Культура,  1994. С. 33.

[2] Махов А.Е. Musica Literaria: Идея словесной музыки в европейской поэтике. М.: Intrada, 2005. С. 108-109.

[3] Каждан. А.П. История византийской литературы. СПб.: Алетейя, 2002. С. 76.

[4] Каждан А.П. История византийской литературы. СПб.: Алетейя, 2002. С. 215 – 220.

 

Статья опубликована в Богословско-историческом сборнике Калужской духовной семинарии № 6