Иосиф Волоцкий: тайна святости
На портале «Радонеж» опубликована статья, посвященная преподобному Иосифу Волоцкому.
Пятьсот лет назад ушел в вечность человек, оставивший миру загадку своей святости. Сто лет назад эта загадка исторгла из среды российской интеллигенции вздох удовлетворения: «Пробовали канонизировать, но в сознании русского народа он не сохранился как образ святого».
Тайну святости Иосифа Волоцкого пытались взламывать ломиком негодующего отрицания и вскрывать отмычкой сомнений (странный святой, да и не святой вовсе), чтобы увидеть под замком ожидаемую пустоту и безблагодатность. Тщетно. Замок держится крепко, «сокровенный сердца человек» волоцкого игумена остается недоступен. Церковный политик, давший имя своим последователям-иосифлянам, публицист, возглавивший борьбу с ересью, которая поразила Московскую Русь, идеолог царской власти и радетель богатой, самодостаточной, независимой от государства Церкви — все это только внешнее.
«Богатые драгоценными бытовыми чертами жития преподобного Иосифа скудны в одном: они молчат о внутренней, духовной жизни» (Г. П. Федотов, «Святые Древней Руси»). А может, плохо искали? Не слишком внимательно, полубессознательно пропуская крупицы, как раз говорящие о внутреннем? Может, чересчур довлел образ Иосифа — каменной глыбы в основании самодержавия и столпа торжествующей, воинствующей Церкви, чтобы позволить себе увидеть и показать эту глыбу с иного ракурса?
При жизни у него было много врагов, недоброжелателей и страстных критиков. За несколько веков после смерти число их только росло. «Роковая фигура в русской истории», как выразился Н. Бердяев, ставя Иосифа Волоцкого бок о бок с Иваном Грозным.
Оценивая историческую личность, всякий показывает миру себя самого. Давая оценку святому, демонстрирует свою позицию в отношении Церкви, канонизировавшей его, и степень собственного проникновения в суть христианства. «Он сторонник христианства жестокого, почти садического, властолюбивого…» Надо думать, Бердяев выразил этим мнение весьма определенной страты российского социума, крупными мазками обрисовал ее страхи и миражи.
Ну а как было в реальности?
В 1515 г. волости окрест Иосифо-Волоколамского монастыря поразил страшный голод. Жители сел и деревень толпами шли к монастырю, который всегда кормил множество нищих и странников, приходил на помощь в хозяйственных нуждах. У ворот обители «мужие и жены от глада вопияху… бяше бо их седмь сот, опричь малых детей». Иосиф повелел келарю кормить всех. Изо дня в день, несколько месяцев. Монастырь обладал большими, но все же ограниченными запасами хлеба. Игумен приказал брать взаймы деньги и покупать хлеб для голодных толп в других областях. Монастырская братия роптала: «Нас переморит, а их не перекормит». Иосиф, изнуренный болезнями, сам почти вовсе отказался от еды, отдавая свой хлеб тем, кто «от глада вопияху». В сентябре он умер, тихо угаснув в состоянии крайнего истощения — это установила экспертиза его мощей, обретенных в 2001 г. Как верный христианин и добрый пастырь положил душу свою за ближних.
Но даже это не смягчает критиков. Описывая благотворительную деятельность монастыря и заботу игумена о благополучии сельского люда, Г. П. Федотов делает странный вывод: «Не из сострадания, а из христианского долга проистекает общественное служение Иосифа». Ни жития, ни другие источники не дают поводов для таких умозаключений. Советские критики придумали иную мотивацию для Иосифа — корпоративную корысть феодалов: крестьяне-де — орудие обогащения, которое надо беречь и кормить. Ну, им тоже вольно было фантазировать.
Обширное поле, где можно разгуляться фантазиям критиков, дает Устав, написанный преподобным Иосифом для своего монастыря. О том, как советские исследователи искаженно интерпретировали некоторые его моменты, дабы выставить игумена классовым врагом крестьянства, говорить не будем. Но любопытна пристрастность и почти неприязнь к Иосифу Волоцкому некоторых историков русского христианства, того же Г. П. Федотова или И. К. Смолича («Русское монашество»). От первого изошла претензия к преп. Иосифу, что «обрядовое благочестие и уставная молитва» заменяли ему горение духа. Смолич также категоричен: «Иосиф предстает перед нами как выразитель внешней, формально понимаемой христианской аскезы. Духовное окормление иноков Иосиф строит не на совершенствовании души и воли, а на внешне безупречном поведении монаха», на «буквальном исполнении обрядов». И совсем уж радикально заявляет: «Пренебрежение внутренней основой духовной жизни… у него просто поразительное». И даже: «религиозный формализм набрасывает тень… на благочестие» Иосифа Волоцкого.
Но Устав позволяет написать лишь полупортрет своего создателя. Как полуправду. Искать вторую половину следует в других творениях преп. Иосифа. Хотя и в Уставе можно найти оброненные зерна сокровенного.
«Поработи тело, а душу освободи». Это из «Просветителя», книги написанной им для обличения еретиков-жидовствующих.
Иосиф Волоцкий — опытный богослов. Некоторые приписывали ему слишком рационалистический подход к богословию, заимствование методов выхолощенной католической схоластики. А вот как он сам обрисовал свой метод богопознания: «Кто хочет узнать волю Божию и смысл Священного Писания… должен прежде очистить себя от страстей — сохранением Божественных заповедей, вниманием и многим старанием по Богу, безмолвием, слезами, смиренномудрием и страхом Божиим. И тогда душа, соединившаяся чистотою с Богом, не потребует другого слова для поучения, нося в себе, блаженная, присносущное Слово — как учителя, наставника и просветителя». (В оригинале последние слова имеют иной смысл: «…присносущное Слово, Учитель и Наставник, просвещение в Себе носящий блаженно».) «Если научишься молиться со вниманием, тебе не нужны будут поучения рабов Божиих: сам Бог, без посредников, будет озарять при этом мысль». Истинное познание возможно лишь в соединении с Богом — в молитвенном общении с Ним и Евхаристии. Это основа основ христианской жизни.
Если не знать автора этих слов, можно посчитать, что они принадлежат старцу Нилу Сорскому, духовному отцу заволжских монахов-скитников, последователю исихазма (учения о безмолвной сердечной, умнОй молитве, пришедшего из Византии). Преп. Нила в литературе XIX—XX вв. традиционно ставили в духовную оппозицию Иосифу Волоцкому: у Нила — молитвенная глубина и «дух внутренней свободы», у Иосифа — «формализм и ригоризм». Оппозиция эта глубоко надуманная, искусственная. Водораздел прошел позднее между их учениками, но не между этими двумя учителями русского монашества.
Либеральным историкам не нравился акцент Иосифа на телесном благочинии. Видимо, они не знали слов апостола Павла: «прославляйте Бога и в телах ваших» (1 Кор. 6:20). И Василия Великого: «не верь, что не сохраняющий себя во внешнем благоустроен внутренне». И Григория Паламы: «после падения внутреннему человеку свойственно уподобляться внешним формам». И Нила Сорского в придачу, который придавал значение молитвенной позе и цитировал те же слова Василия Великого. Г. П. Федотов приводит наставление Иосифа Волоцкого: «Стисни свои руце, и соедини свои нози, и очи смежи, и ум собери», сопровождая снисходительным комментарием: «В этом вся духовная школа иосифлянства».
Нил и Иосиф, не соглашаясь друг с другом в некоторых вопросах церковной политики, не были ни врагами, ни недругами. Старец Нил переписывал «Просветителя», а Иосиф в предисловие одного из своих сочинений поставил Нилово «Послание некоему брату». Ученики Иосифа также переписывали сочинения Нила. Но суть не в этом.
Иосиф Волоцкий, несомненно, был знатоком исихастского делания и поддерживал традицию этой мистической молитвенной практики, бравшую начало на Руси со времен Сергия Радонежского. Но исихастскую традицию он знал независимо от Нила. Прямая линия духовного преемства идет к Иосифу от преподобного Сергия — через его учителя Пафнутия Боровского, чьим наставником был Никита Серпуховской, ученик Сергия. Иосиф — духовный «правнук» Сергия, когда-то вкусившего исихастской «сладости безмолвия». Волоцкий игумен любил и почитал Симеона Нового Богослова, византийского столпа исихазма, изучал и переписывал его творения, часто цитировал. Кроме того, он был почитатель иконного творчества монаха Андрея Рублева, также ученика Сергия, собирал иконы его кисти, расспрашивал старцев — живых свидетелей о жизни Андрея. А иконопись Рублева, безусловно, пребывает в русле исихастского созерцания нетварного света.
От старцев Иосиф узнал о художественно-богословском методе преп. Андрея и оставил его описание — уникальное свидетельство о глубине молитвенно-созерцательного бытия святого иконописца. Иконники Андрей и Даниил «…всегда ум и мысль возносили к невещественному и Божественному свету, телесные же очи всегда возводили к вещественным краскам, коими написаны образы владыки Христа, и Пречистой Его Матери, и всех святых». Из этого свидетельства никак не получается вывести равнодушие преп. Иосифа к внутренней жизни духа. Скорее наоборот.
Близким знакомым волоцкого игумена был другой великий иконописец Руси — Дионисий, создатель знаменитых фресок Ферапонтова монастыря. Исследователи также приписывали Дионисию тягу к форме, формализацию иконных образов. Но вот что писал о его творениях советский искусствовед Н. К. Голейзовский: «новые формальные элементы… свидетельствуют… о настойчивых поисках наиболее выразительного художественного языка, способного вызвать состояние “духовного созерцания”»; «Дионисий пользуется в своем творчестве теоретическими выводами исихастов и в первую очередь учением об умной молитве». А на фресках в Ферапонтове Дионисий отображает молитвенное состояние и «результат “умного делания”, ярко обрисованный в сочинениях исихастов. Вот как передает это состояние Нил Сорский: “Зрю свет, его же мир не имать… внутрь себе зрю Творца миру, и беседую, и люблю, и ям, питался добре единым бо видением и съединився Ему, небеса превосхожду”».
Через эту любовь к «умнОй» иконописи и раскрывается «сокровенный сердца человек» Иосифа Волоцкого. В своем «Послании иконописцу», адресатом которого, скорее всего, был Дионисий, преп. Иосиф дает описание сердечной молитвы и внутреннего созерцания световидных энергий Бога. «Когда ты поклоняешься Господу Богу твоему… тогда всем сердцем твоим и умом и помышлением воздевай зрение ума ко Святой, Единосущной и Животворящей Троице — в мыслях твоих и в чистом сердце твоем». «Изгоним все земное из помыслов: злопамятство и гнев, ярость и ненависть и плотские вожделения — и очи понудим к слезам, и всего себя устремим к небесам». «Молитву же я имею в виду не такую, что лишь на устах держится, но исходящую из глубины помыслов; подобно тому, как деревья, которые, пустив корни в глубину, не ломаются от ветра, так и молитва, из глубины мысленной воссылаемая, простирается в высоту». «Предстоя с херувимами, летая мыслью с серафимами, будучи плотью сопричтен к бесплотным силам, сподобился ты предстояния общему Владыке». «Душа… исполнится великой светлости с помощью Божией, словно некие лучи посылаются от Бога в мысли молящегося».
«Формалист» Иосиф Волоцкий — делатель сердечной молитвы исихастов?! Именно так.
Однако описание это все же осторожное, прикровенное. Дионисий был мирянин, а позднее свое «Послание» Иосиф включил в «Просветитель», расширив адресацию. Исихастское же делание — исключительно для опытных монахов, и обучение ему должно происходить не на бумаге, а из уст в уста от учителя к ученику. Подробных инструкций по практике сердечной молитвы не оставил никто из византийских святых, выработавших учение исихазма.
Но у волоцкого игумена, как и у других, были ближайшие ученики, во всем следовавшие за наставником — и в суровой телесной аскезе, и в молитвенном делании. Это о них он обмолвился в Уставе: «…и сердце очищаем на приятие неизреченного света Христова». О всей же братии монастыря Житие свидетельствует: «Молитва Иисусова беспрестанно из уст исходила», «в ночи на молитве стояли», «делали все дела по наказу и учению Иосифа с молчанием и молитвою». В практике исихазма непрестанное творение Иисусовой молитвы имеет первостепенное значение. Но и вне умного делания эта молитва — лучшее средство для очищения сердца.
Однако для исихастской мистики все же более подходит уединенная скитская жизнь, какую вели Нил Сорский и его ученики, а не общежительный монастырь Иосифа Волоцкого с его обширной хозяйственной деятельностью. Но к мистическому богосозерцанию невозможно приступить, не утвердившись в начальной форме монашеского подвижничества — строгой аскетике, очищении от страстей через телесное утруждение, молитвенные усилия, послушание и монастырскую дисциплину. Начальное деятельное подвижничество — единственный путь восхождения к созерцанию, на этом настаивает учение исихастов.
Все это — труды, школу сурового воздержания, жесткую дисциплину дает общежительная форма монашества, поборником которой был преп. Иосиф. Он создавал в своем монастыре условия, необходимые любому, кто впоследствии встанет на путь молитвенного безмолвия, таинственного соединения человека с Богом в созерцательном подвижничестве. А Нил Сорский не принимал в свой скит монахов, не прошедших через эту начальную подготовку в общежительном монастыре. Оба монастырских устроения, олицетворенные Иосифом и Нилом, — просто разные этапы одного пути.
Аскетика Иосифова монастыря — это личная нищета монахов, строгий пост, ветхие «плачевные» одежды, постоянный труд на благо ближнего. Кроме того, «один панцирь носил на голом теле под свиткою, другой — железа тяжелые», и «своей волей сами себя мучили». Не все выдерживали: «Жестоко сие есть житие, и в нынешнем роде кто может таковое снести?»
Но сердцевиной монастырской жизни было богослужение — «соборное дело». Устав преп. Иосифа предписывал неукоснительно и безотлагательно являться в храм на соборную молитву, оставляя все дела. В этом волоцкий игумен расходился даже с уставом Василия Великого, разрешавшим монаху отсутствовать на богослужении, если он занят монастырской работой. Тем страннее претензии к Иосифу в пренебрежении литургической жизнью (у Смолича).
Впрочем, в своих творениях преп. Иосиф заведомо отвечал критикам. К примеру, тем, кто видел в его Уставе «удушение» внутренней человеческой свободы, утеснение духа. Тех, кто считал, что «лучше есть житие, где закон и правила не жительствуют, и нет никакой тягости, ни понуждения, ни запретов, но кто как захочет, как соизволит, так и живет», волоцкий игумен смиренно наставляет: это «лучшее житие» позволительно лишь для совершенных и преуспевших в духовном делании подвижников, «нам же сие чуждо». Ибо монахи нынче уже не те, что прежде: «только образ иночества в нас есть, дел же никаких», «ныне же поистине изнемогли… возлюбили сладость мира сего из-за своей лености, нерадения и оскудения добродетелей». Однако судить о всех монашествующих преп. Иосиф не волен: «глаголю и пишу не о всех, но о себе и сущих подо мною».
В Житии преподобного есть один эпизод, который ломает устоявшийся образ Иосифа Волоцкого как этакого антиинтеллигента: властолюбца, стяжателя, обрядовера, бессердечного фанатика и чуть ли не палача-инквизитора. Этот эпизод стыдливо пропустил даже Г. П. Федотов, скрупулезно подмечавший в святых, о которых писал, мистические черточки.
В 1503 г. в Иосифов монастырь привезли умирающего князя Ивана Рузского, крестника волоцкого игумена. Настоятель не успел к нему: князь скончался без исповеди и причастия. Опечаленный таким концом духовного чада, Иосиф заперся в келье с умершим и своим ближайшим учеником Кассианом. По их молитве в бездыханное тело вернулась душа, а после исповеди и причастия снова отлетела. Иосиф запретил княжеским боярам говорить об этом как о чуде: «Князь просто уснул, а потом проснулся».
Иосиф Волоцкий, воскрешающий мертвого.
Как это далеко от образа попа-мажора на крутой колеснице, главы коммерческого предприятия «Волоцкий стяжательный монастырь», сращивавшего Церковь с государством, отправлявшего на костры креативную оппозицию…
«Возлюбленный, где бы ты ни был: на море, на дороге или в доме, идешь ли ты, или сидишь, или спишь — на всяком месте непрестанно молись с чистой совестью, говоря так: “Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя”» — заповедует Иосиф Волоцкий в «Просветителе».